Вздымающийся ад [Вздымающийся ад. Вам решать, комиссар!] - Ричард Штерн

— Придется тоже измениться, научиться иначе мыслить и действовать, если захочет выжить — придется без разговоров подчиняться прогрессу, и вообще…

— Люди, — грустно заметил Циммерман, — не меняются. Их не изменили три тысячелетия нашей цивилизации. По своей работе я знаю одно: в любые времена люди убивали друг друга по все тем же причинам и все с той же жестокостью.

— Ты уже не способен мыслить иначе, — сын сказал это почти сочувственно, — как с точки зрения преступлений и трупов.

— Трупы, мой милый, — это та реальность, которая больше всего доказывает абсурдность жизни в нашем мире. Ведь убийства — результат поступков людей, живущих среди нас.

— Это мнение полицейского, — презрительно и непреклонно заявил Манфред, — которое я не могу принять, хотя этот полицейский — мой отец.

Петер Вардайнер поглощал устрицы, поставленные фирмой «Боттнер», — отборные экземпляры, не слишком крупные, но чудные на вкус. Не то чтобы он слишком наслаждался лакомством — его меню планировала фрау Сузанна, следя, чтобы он не растолстел и не перегружал сердце. А устрицы, она считала, прекрасно усваиваются, содержат много фосфора и улучшают кровообращение.

— Иногда я себя спрашиваю, почему ты со мной так возишься. Особенно последнее время?

— Можешь выбрать любое объяснение, например, что я тебя люблю.

— Если бы я мог все объяснить этим, — с некоторым усилием усмехнулся Вардайнер. — Только что-то мне мешает. Был же некий Хайнц Хорстман…

— Но, Петер, он-то тут при чем?

— При том, что смог собрать множество материалов, Сузи, и о тебе тоже. В связи со Шмельцем. Ты об этом не знала?

Воскресным утром редактор Лотар никак не мог расстаться с секретаршей Марией Антонией Бауэр. Весьма скудно одетые, они сидели, прижавшись друг к другу, в огромном кресле, наслаждаясь завтраком, который любовно приготовил Лотар.

Мария Антония, она же Тони, попивала убийственной крепости кофе.

— Боюсь, он наделает нам неприятностей.

— Ну, тут и мы можем задать им жару, они даже понятия не имеют как!

— Но у них больше возможностей!

— Это только так кажется, — беззаботно махнул рукой Лотар. — Просто они воспользуются тем, что мы на них работаем. Но выгнать нас можно только раз, да и то вряд ли решатся.

— Ну да, надейся, — скептически фыркнула Тони.

— Знаешь, этот Вольрих, как охотничий пес, должен был пронюхать, где бумаги, которые собрал Хорстман. Думали, они у меня. Но где те на самом деле — моя забота. Что касается тебя, достаточно утверждать, что ты Хорстмана практически не знала, его у меня никогда не видела и даже не знала, что мы были друзьями. Ты просто спишь со мной — и все. Ни слова больше. Остальное я беру на себя.

Содержание беседы ассистента фон Готы с греческим журналистом Василисом В., происшедшей во время командировки фон Готы в Афины.

Василис В. Я говорю немного по-немецки, поэтому время от времени подрабатываю гидом с немецкими туристами. Одним из них был и Хорстман. Но он оставил неприятное впечатление. Совсем не, интересовался, как остальные, нашими памятниками истории и культуры, не замечал успехов, которых наши власти добились в последнее время. Зато он с удовольствием раскапывал отдельные недостатки, хотя, понятно, это были единичные и нетипичные явления. Поскольку я в известной мере отвечал за его поведение, меня, конечно, беспокоил его подход к познанию Греции.

Фон Гота. Вы сообщали об этом куда-нибудь?

Василис В. Ну что вы! Я только предупреждал Хорстмана. Еще я высказал свое беспокойство доктору Шмельцу, начальнику Хорстмана, который в то время совершенно случайно тоже оказался в Афинах. Но его пребывание у нас в отличие от Хорстмана было по чисто личным мотивам.

Фон Гота. Таким мотивом, очевидно, была Мария К.?

Василис В. На это и вам ответить не могу. Но уверяю, Хорстман сумел за короткий срок устроить жуткий скандал.

Фон Гота. Хорстмана арестовала ваша полиция… Кто ее вызвал?

Василис В. Во всяком случае, я не имел с этим ничего общего.

Фон Гота. А кто тогда? Мария К. или сам доктор Шмельц?

Василис В. И тут я не могу вам дать ответ.

Фон Гота. Но вы не исключаете, что тут замешан доктор Шмельц и что ему удалось с помощью греческой полиции обезвредить Хорстмана в Афинах?

Василис В. Послушайте, я не сумасшедший. Жить мне еще не надоело, и корчить из себя героя не хочу. Так что не ждите от меня ответа на подобные вопросы.

Вначале комиссару Кребсу пришлось помочь Сабине с уроками. Только потом она позволила ему, и то в знак благодарности, нарисовать флюоресцентной краской несколько кругов в альбоме для рисования.

— Хорошо у вас получается, — признала Сабина.

— Я рад, что тебе нравится.

— Я люблю, когда кто-то со мной занимается, — неожиданно серьезно сказала Сабина, — только у мамы для меня вечно нет времени.

Хелен Фоглер тем временем встала, вымыла лицо холодной водой, причесалась и надела простое платье. Теперь она выглядела приличной и привлекательной молодой матерью в обстановке нормального ухоженного дома.

— Оставляю вас одних, — заявила Сабина, когда мать вошла в комнату, — а я пока нарисую что-нибудь для комиссара Кребса. Наверно, деревенский домик с садиком, с коровой и собачкой. — И она исчезла.

Хелен подсела к Кребсу.

— Поймите меня правильно. Я никогда не приводила домой никого из… из клиентов. Из-за Сабины.

— Я вас об этом не спрашивал, — возразил Кребс.

— Неважно, я все равно думала о ваших словах. Вам нужно одно: чтобы я вам рассказала все подробности о человеке, напавшем на меня.

— Вы правы, мне хотелось бы этого.

— Но тем самым я дала бы вам в руки улики на человека, который способен на все. Могу себе представить: вначале меня допрашивают в полиции, потом я — свидетель в суде под огнем вопросов и измышлений прокурора и адвокатов. Это меня уничтожит, и для Сабины тоже не сулит ничего хорошего. Или считаете, я не права?

— Нет, так я не думаю, — возразил Кребс. — Но могу обещать вам — мы сделаем все, чтобы этот человек не мог причинить вам вреда.

Она задумчиво взглянула на него.

— Но я-то смотрю вперед. Я обвиню этого человека, он попадет вначале к вам в руки, потом в суд и, вероятно, будет осужден. Но через некоторое время он снова выйдет на свободу — и сведет со мной счеты.

— Не исключаю, — открыто признал Кребс, — однако…

— Поймите, — тактично, но решительно перебила Хелен, — мы с дочерью хотим жить спокойно. И ничего больше мне не надо.

По воскресеньям во второй половине дня редакторы всех мюнхенских газет являлись на работу, чтобы заняться номером на понедельник.

Оба завзятых конкурента, и «Мюнхенский утренний курьер», и «Мюнхенские вечерние вести», все место на первой полосе отдали некрологам на Хорстмана.

В «Мюнхенском курьере» Тириш распорядился подготовить прочувствованную статью, пестревшую оборотами вроде «невосполнимая утрата», «глубочайшее сочувствие», «безмерная печаль», «прискорбное несчастье».

— Этим заняться должен Лотар, такое по его части!

Петер Вардайнер думал также. В статье следовало высоко оценить журналистский талант Хорстмана, упомянуть о развитом чувстве долга и поставить вопрос, не стал ли он жертвой сил, которым его принципиальность стала поперек горла.

— Этим пусть займется Фюрст — и с чувством!

После обеда комиссар Циммерман сделал еще одну попытку найти с сыном общий язык.

— Значит, ты думаешь, отец тебя совсем не понимает?

— Нет, — сказал Манфред, — ты полицейский бюрократ и не в состоянии понять думающих иначе.

— Не хочешь все-таки еще разок попробовать? — примирительно спросил Циммерман.

— К чему? — воскликнул Манфред. — Мы слишком разные люди. Ты консерватор и диктатор, я за свободу и прогресс.

И тут Манфред встал и удалился. Циммерман вдруг почувствовал страшную усталость, его клонило в сон.

— Прилягу на часок…

— Вот так всегда. Я тебя вижу, только когда тебе надо поесть и выспаться, — заметила жена. — Тебе не кажется, что для семьи этого недостаточно?

Но Циммерман уже заснул. Он буквально рухнул на диван и спал как убитый. Жена успела вымыть и убрать посуду, и тут в дверь позвонила Ханнелора Дрейер, приехавшая в служебной машине за шефом.

Уже в машине Циммерман решил, что Дрейер будет сопровождать его к Хельге Хорстман, которую он уже предупредил по телефону. Вдова приняла его в легком облегающем брючном костюме. Ханнелору Дрейер она решительно не замечала.

— Почему вы не пришли один, — спросила она с многозначительной и многообещающей улыбкой, — мы бы чувствовали себя гораздо свободнее.